В Нерчинском Заводе было создано одно из первых научно-исследовательских учреждений в Забайкалье – химическая лаборатория. Исследования, проводившиеся в ней, позволяли узнать долю содержания серебра, золота и свинца в рудах, работать над усовершенствованием горного производства.
Документов, прямо указывающих на дату создания лаборатории, пока не выявлено. Не исключено, что в первые годы существования Нерчинского Завода ее как специализированного учреждения не было, но уже в ведомости казака В. Саватеева 1720 г. упоминается «лагерня рубленная», в которой «очищали серебро и ставили всякие опыты» [Геологические исследования..., 1999, с. 58].
Вероятно, в строительстве этой лагерни принимал участие управитель завода, швед на русской службе Петр Дамес, который в 1712 г. приехал в Россию и отправился в далекую и малоизученную Даурию. Дамес неплохо разбирался в химии. Под его руководством в Нерчинском Заводе из «сырого серебра» извлекалось золото. Помогали ему серебряных дел плавильщик Иоганн Ворнак и прибывшие сюда в 1725 г. лабораторные ученики Дмитрий Четков и Сергей Чернильщиков [Там же, с. 60]. Похоже, что Дамес и его помощники были хорошо осведомлены о результатах опытов пробовального мастера купецкой палатки Ивана Мокеева, доказавшего в 1714 г. возможность получения из нерчинских руд золота.
При «пробовании руд на серебро» тогда применяли метод купелирования. Вся пробирная операция сводилась к сплавлению руды со свинцом в капелях – толстостенных тиглях, сделанных из смеси древесной и костяной золы с глиной. Свинец во время прокаливания сплава окисляли. Образовавшаяся окалина растворяла примеси к серебру и впитывалась пористыми стенками капели. Серебро оставалось в виде капли, или королька, на дне тигля. Корольки взвешивались на точных весах [Раскин, 1962, с. 112].
Качество выплавляемой продукции нерчинские рудознатцы проверяли при помощи каменной линейки с прочерченными на ней клеточками и наклонными линиями. Если капелька расплавленного металла растекалась по клеточкам, он признавался «хорошим». В противном случае сырье считалось некачественным, содержащим посторонние примеси. Такое изделие современные исследователи нашли у речки Тузячи, где, судя по документам, в 1720-х гг. стоял Аргунский завод.
В 1741 г. управителем завода стал Елизар Назарьев. По утвержденному им штатному расписанию в лаборатории должен был работать один пробирщик, а по совместительству – копиист в канцелярии. Обосновывалось это тем, что «пробирное дело – временное». Жалованье копииста-пробирщика составляло 24 р. в год [Геологические исследования..., 1999, с. 62].
С открытием новых рудников и заводов руководству пришлось расширить штат лаборатории. В 1761 г. в ней работали пять человек. Их происхождение, социальный статус и жалованье различались. Учреждение возглавлял 37-летний пробирный мастер Никита Павлуцкий, выходец из драгунских детей, получавший 72 р. в год. Двадцатитрехлетний ученик Иван Казанцев поступил на службу из штейгерских детей. Его жалованье составляло 15 р. в год. Столько же полагалось 15-летним ученикам Василию Кестнеру и Николаю Томилову. И только 16-летнему мастерскому сыну Ивану Павлуцкому было назначено всего 13 р. [ГАЗК, ф. 31, оп. 1, д. 44, л. 135].
В 1763 г. командир заводов В.И. Суворов утвердил новые штаты для лаборатории. Во главе ее стоял пробирный мастер, который помимо своих основных обязанностей должен был «смотрение иметь и над сереброразделительными горнами». В подчинении у него состояли пять пробирных учеников, обучавшихся в школе и знавших арифметику и геометрию [РГАДА, ф. 271, оп. 1, д. 41, л. 380].
Устройство пробирной фабрики, как в те времена иногда называли лабораторию, было простым. В 1767 г. она находилась в здании «о двух перерубах». В одном перерубе (отделении) стояли две пробирных печи и сереброобжигательный горн. К перерубу примыкал сарай с кирпичной печью для пробы руд. Во втором перерубе имелись столы с выдвижными ящиками, стулья, скамья. В этом помещении, возможно, хранились образцы горных пород, проходили теоретические занятия с учениками. Окна были слюдяные, обитые жестью [ГАЗК, ф. 31, on. 1, д. 48, л. 81 об.]. Подобным образом выглядели и другие лаборатории в России.
Одновременно со стандартизацией химических учреждений горного ведомства формировались и требования к образцам руд, присылавшихся для исследования. Так, в 1767 г. Канцелярия Нерчинского горного начальства приказала Кутомарской заводской конторе присылать в Нерчинский Завод «на пробу свинцы и шлаки» три раза: через неделю после начала выплавки, в самый разгар процесса и по его окончании [Там же, д. 816, л. 148].
Пробирные мастера просили присылать образцы весом не менее трех фунтов. Каждый образец должен был быть упакован и пронумерован. Обычно к посылке прилагалась опись с разъяснением, из какого рудника или завода она отправлена. О результатах качественного и количественного анализа руд руководитель пробирни рапортовал заводскому начальству. На основании его рапорта администрация решала, продолжать или останавливать рудничные работы, вносить ли изменения в состав шихты, предпринимать ли меры для улучшения качества продукции.
Начиная со второй половины XVIII в. в лабораторию поступали образцы солей, минеральных вод. Иногда лабораторные служители отправлялись на поиски материалов, представлявших научную и практическую ценность. Так, в 1772 г. чиновники Нерчинской горной канцелярии узнали, что в Уровской сотне, близ д. Солонечная «имеются солонешные места, и на них несколько садится горкой соли называемой жир, и близ самых тех мест имеются ключи, ис коих вода истекает солоная горкая и кислая» [Там же, д. 78, л. 669]. С целью их изучения начальство командировало шихтмейстера, служащего Дучарского завода Михаила Глазунова и гончара Нерчинско-Заводской лаборатории Василия Крылова. Доехав до устья речки Солонечной, притока Урова, они осмотрели окрестности и заметили, что на «солонешном месте» совсем нет травы. Только возле двух ключей росла чахлая трава под названием волосец.
Исследователи собрали «гужиру чистого двадцать фунтов», взяли образцы почв, воды, «солонца». Глазунов в рапорте начальству отметил, что в одном ключике вода была «веема студеная прозрачная с кисла горкая», в другом – «несколько беловата и кислотность слабжее, также тепловата» [Там же, л. 573]. Привезенные ими образцы были изучены в лаборатории под наблюдением гиттенфервальтера князя Григория Кугушева.
Об итогах исследований князь доложил Канцелярии Нерчинского горного начальства: «Гужир и земли, которые взяты были около показанных протекающих ключей. Из них вышла соль кисловата слаткостию и несколько уриновата коей как из земли так и гужира получено почти по равной части ис пуда от четырех и до пяти фунтов, которая по всем ее качествам, а более по употреблении в рудных пробах сходствует некоторому роду буры» [Там же, л. 576].
Буру примешивали к толченой руде и свинцу, чтобы быстрее отделить от серебра примеси. В Тибете она осаждалась в изобилии по берегам самосадочных озер и была известна под названием «тинкал». Из Страны снегов ее завезли в Европу. Европейцы научились получать буру из борной кислоты в лабораториях. В Нерчинский Завод тинкал доставляли из Петербурга. С учетом доставки его стоимость составляла свыше 50 р. за пуд. Князь Кугушев предложил добывать на Солонечном гуджир и делать из него буру, один пуд которой стоил бы не дороже 4–7 р. Он убеждал начальство в том, что в сравнении с привозной «оная зделанная из гужиру бура и в действии пробирном рудные материи растворяет скорее» [Там же, л. 581]. Кугушевский тинкал Нерчинское горное начальство отправило в Берг-коллегию с просьбой выяснить, «не потребна ль оная бура и еще сверх пробы руд для каких государственных надобностей» [Там же]. Кроме того, оно ходатайствовало о разрешении добывать гуджир и получать собственную буру. Но ответа из Берг-коллегии так и не последовало.
Тем не менее заводское руководство, понимая значимость и пользу подобных химических исследований, старалось поддерживать перспективные начинания лабораторных служителей, выделяло деньги на строительство новых лабораторий. К 1785 г. помимо Нерчинского Завода на территории Нерчинского горного округа лаборатории действовали в Шилкинском и Газимурском заводах, при Зерентуйском, Кадаинском и Кличкинском рудниках.
С начала XIX в. Нерчинско-Заводскую лабораторию стали называть главной. В ней проводились контрольные исследования руд, ставились наиболее важные для развития производства опыты. Ее служащие под руководством заведующего Якова Бродовикова пытались наладить перегонку серы, использовавшейся для приготовления лекарств, отбеливания тканей. Серу, как правило, получали из колчеданов Благодатского рудника. В 1817 г. Яков Бродовиков предложил для той же цели использовать колчеданы Михайловского рудника, утверждая, что из них получать серу выгоднее [Там же, д. 454, л. 277].
В 1819 г. Нерчинская горная контора донесла начальнику заводов С. А. Аистову об успешных опытах по выгонке чистой серы. В рапорте сообщалось, что «просто выгонкою нельзя получить чистейшей серы». Поэтому в лаборатории выгонка была проведена «в малом масштабе» при помощи глиняной реторты [Там же, л. 285]. Учтя эти замечания, заводское руководство решило улучшить технологию выгонки серы, построив серные печи в Благодатке и Зерентуе.
Кроме опытов с серой, Яков Бродовиков пытался организовать производство карандашей из графита, обнаруженного горным чиновником Никифором Дмитриевичем Ковригиным в 1810 г. в окрестностях д. Тонтойская, у р. Куренга, в двух верстах от с. Шелопугино. В лаборатории кусочки графита, или, как его называли, «карандашной земли», толкли и промывали на речных лотках. В ходе этой операции на поверхность всплывали мельчайшие графитовые частички, называемые «карандашной пенкой». Их высушивали, растирали в железной чаше и, смачивая водой, добавляли к ним камедь. Полученную смесь доводили до густоты. Приготовленная таким образом масса после тщательной обработки превращалась в вязкое тесто, которое шло на изготовление грифелей. Первые карандаши, выпущенные в Нерчинском Заводе, не отличались высоким качеством. Как вспоминал Яков Бродовиков, «они были или кропки и ломки, или грубы и тверды, не давали надлежащей чистоты в черте или оставляли по себе след весьма то бледной, то резкой и иногда сыпучей» [Там же, д. 835, л. 171].
Осенью 1822 г. неподалеку от Шилкинского Завода было открыто новое месторождение графита. Вскоре выяснилось, что шилкинский графит как нельзя лучше подходит для изготовления качественных карандашей. Я. Бродовиков с удовлетворением отмечал, что карандаши нового образца «имеют следующие признаки их доброты: что при очистке не ломки, черту имеют нежную, ровную, не грубы и не мягки, а при том по аккуратной выделке имеют и наружно лучший вид» [Там же, л. 171 об.]. Начальник заводов Т.С. Бурнашев, поддерживавший развитие карандашного промысла, с гордостью дарил такие изделия высокопоставленным чиновникам. Забайкальские карандаши многие находили «превосходными к тушевке противу известных лучших брокманских карандашей». Причем стоили они относительно недорого – 16–18 к. за дюжину.
Эксперименты Я. Бродовикова проводились в старом здании. К концу 1820-х гг. оно сильно обветшало, оборудование устарело. В таком виде оно простояло еще почти 10 лет.
В 1838 г. начальник Штаба Корпуса горных инженеров К. В. Чевкин напомнил начальнику Нерчинских заводов С.П. Татаринову о необходимости построить новую лабораторию [Там же, д. 1236, л. 174]. Может показаться, что руководство горного ведомства намеревалось создать совершенно новое учреждение. Но на самом деле речь шла всего лишь об усовершенствовании, реорганизации старой лаборатории. На пост заведующего К. В. Чевкин рекомендовал Георга (Егора) Богдановича Пранга – молодого специалиста, окончившего Горный институт в 1836 г.
Е.Б. Пранг изучал химию у одного из лучших наставников своего времени – основателя термохимии, экспериментатора, философа и блистательного педагога академика Германа Ивановича Гесса. Гесс умел донести до учеников «тесную связь между теориею и ее применением, возбудить в них уважение и любовь к науке» [Соловьев, 1962, с. 77]. Кафедрой для него служила лаборатория, где студенты сами ставили эксперименты, проводили анализы заводских продуктов. Видимо, от Гесса Г. Б. Пранг перенял неутомимое стремление к знаниям и служению науке.
Приступив к исполнению обязанностей, он прежде всего внимательно осмотрел имущество лаборатории. Оказалось, что в ней не хватало некоторых веществ и инструментов, необходимых для опытов. Недостающие реактивы и оборудование пришлось заказывать из столицы.
В 1838 г. в Нерчинский Завод из Петербурга пришла очень ценная посылка – паяльный прибор, купленный Департаментом горных и соляных дел у капитана Ковригина, вернувшегося из заграничной командировки. К прибору прилагались чувствительные весы, чашечка, лампа для паяльной трубки со штативом, двойное увеличительное стекло, щипчики, небольшой стальной молоток с наковальней, пилки, ножницы, магнитная полоска, ложечки, формы для тиглей, жестяная воронка, термометр, ступка.
Г.Б. Пранг намеревался оснастить лабораторию переносной печью с муфелем, столовой лампой и специальным лабораторным столом. Начальник заводов С. П. Татаринов одобрил его идею и приказал заводской конторе проследить, чтобы все перечисленные Прангом приспособления были сделаны.
Завершив обустройство лаборатории, Г. Б. Пранг начал заниматься «химическими разложениями»: изучал состав «черепа» (соляной корки, снимавшейся со дна минеральных озер), применявшегося при опытных плавках в Александровском заводе, и веркблея с Кутомарского завода. Аналогичные опыты он провел над «грязным соком» и крицею Кутомарского завода, яшминской и логовой огнепостоянными (огнеупорными) глинами. О своих исследованиях ученый составлял подробные отчеты и посылал их в Корпусный штаб.
В 1840 г. Г. Б. Прангу довелось съездить в Петербург, обсудить с академиком Г. И. Гессом проект дальнейшего усовершенствования лаборатории. После этого лабораторный корпус был реконструирован. К нему пристроили сени, помещения для угля и дров, внутри поставили печь для приготовления кислот, шкафы для хранения химических реагентов, резервуар для воды, сделали газоотвод.
Егор Богданович успевал руководить не только лабораторией, но и местным музеем, библиотекой, обсерваторией, посещать научные и литературные чтения, устраивавшиеся в Нерчинском Заводе горными инженерами. Несмотря на занятость, в декабре 1842 г. по просьбе местных медиков изучал минеральное озеро Ямкун, находящееся недалеко от Газимурского Завода. Нерчинско-Заводская лаборатория при Пранге стала своеобразным кирпичиком в здании химического образования России. Здесь готовились к поступлению в химическую лабораторию Горного института дети служащих рудников и заводов. Лучшие из них получали возможность продолжить образование в столице.
В середине XIX в. в связи с бурным развитием золотодобывающей промышленности в крае служащие главной лаборатории сосредоточили внимание на изучении золотосодержащих пород. Какие-либо другие изыскания предпринимались редко.
В 1858 г. заводское начальство приняло решение перевести главную лабораторию из Нерчинского Завода в Александровский, оставив в первом производство сплава металлов, для отправки в Санкт-Петербург. Переезд состоялся на следующий год. Ящики с приборами и реактивами, весившие 230 пудов, доставили в Александровский Завод.
Через несколько лет лабораторию вновь вернули в Нерчинский Завод, где до начала XX в. она действовала в основном как золотосплавочная. В 1902 г., когда Правление Нерчинского горного округа переезжало в Читу, ее закрыли.
Верстка сайта Vesna